Реклама на портале

Легенда о ларре читать краткое содержание. М

Рассказчик говорит, что слышал эти истории под Аккерманом, недалеко от Бессарабии - на берегу моря. Там он собирал виноград вместе с молдаванами, а однажды вечером остался на берегу вместе с Изергиль - древней старухой. Время согнуло ее пополам, а голос скрипел так, будто старуха говорила костями.

Ночной пейзаж завораживал: воздух остро пах морем, а небо в золотых крапинках звезд терялось среди пышных и мягких обрывков туч. Такая атмосфера располагала к сказкам, и старуха Изергиль стала рассказывать истории, больше напоминающие легенды. Указав вдаль, она сказала, что там идет Ларра. Рассказчик ничего не увидел, но Изергиль, посетовав, что он, молодой, слеп больше ее, старухи, рассказала историю.

Далеко за морем, где была щедрая и прекрасная земля, жило одно племя. Люди занимались охотой, а потом пели и веселились, чтобы восстановить силы. Однажды во время пира одну из девушек похитил орел. Мужчины попытались его застрелить, но безрезультатно. О девушке вскоре забыли, а через двадцать лет она вернулась и рассказала, что орел унес ее в горы и жил там с нею как с женой, а когда постарел, бросился вниз со скалы и разбился. Она же вместе с сыном, красивым молодым человеком, вернулась в родное племя.

Все стали рассматривать сына орла: у него были холодные глаза, а вел он себя как с равными, даже со старейшинами. Это оскорбило их, и они выгнали его из племени. Он подошел к понравившейся ему дочери одного из старейшин, но та оттолкнула его. Тогда он ударил ее и встал ей на грудь так, что она умерла.

Люди испугались и захотели наказать наглеца, но не могли придумать как. Тогда решили, что наказать его нужно свободой, и прогнали его, прозвав Ларра - «отверженный». Много лет он жил возле племени и делал, что хотел: воровал скот, крал самых красивых девушек. Устав от одиночества, Ларра решил умереть, но никто не помог ему, и он стал тенью. «Так человек был наказан за свою непомерную гордость»,- закончила Изергиль свою поучительную историю.

II

Потом она стала рассказывать о своей длинной жизни. Она похвасталась тем, как много поцелуев взяла и дала в своей жизни. Пока была молодой, у нее хватало сил любить. Сейчас это была древняя старуха с заостренным подбородком, сморщенным носом и потрескавшимися губами. Но воспоминания о возлюбленных оживили тусклые глаза героини.

Своего первого мужчину она встретила в 15 лет. Это был рыбак с Прута, «высокий, гибкий, черноусый, веселый». Звал с собой в Добруджу, но через три месяца он уже был не интересен Изергиль. Ее познакомили с молодым гуцулом - «рыжей головой». Иногда он был печальный и ласковый, а иногда ревел и дрался, как зверь. Хотела она уйти с ним в Карпаты, но не успела: поймали его и вместе с рыбаком повесили.

Позже в Букурешти увидела Изергиль важного богатого турка и улыбнулась ему. В тот же вечер ее схватили и доставили к нему в гарем. Но скучно стало ей среди восьми прочих жен, и сбежала она в Болгарию с его шестнадцатилетним сыном, который потом умер от тоски.

Маленький монах-поляк был отвергнут, но в Польше ей пришлось туго. Тогда купил ее один жид, а потом к Изергиль ходили богатые паны, дрались из-за нее и разорялись. Изергиль же полюбила «достойного пана с изрубленным лицом», который погиб во время бунта. Красавец-венгр сам ушел от нее, как от чумы, но позже был найден с простреленной головой.

Последней любовью сорокалетней цыганки стал Аркадэк - красивый шляхтич, которого она спасла из плена. Однако он отверг любящую женщину. Тогда Изергиль вышла замуж, приехала в Молдавию, а год назад схоронив мужа, живет теперь рядом с молодежью и рассказывает свои сказки.

Изергиль спросила рассказчика, видит ли он искры в степи. Тот вновь ничего не увидел, а старая цыганка поведала, что искры от горящего сердца Данко.

III

Когда-то давно жили люди, окруженные с трех сторон непроходимой чащей, а с четвертой - степью. Когда появились иные племена, пришлось им уйти в глубь дремучего леса, где были болота, источающие смертельный смрад. Начали люди гибнуть, это породило страх в душе, и они уже были готовы покориться врагу и стать рабами. Вот тогда явился молодой красавец Данко и спас всех.

Он предложил пройти дремучий лес до конца. Люди поверили ему и пошли следом. Но лес все не кончался, а силы и решимость людей таяли с каждым днем. Началась страшная гроза, и люди окончательно потеряли силы. Они стыдились своей слабости и стали обвинять во всех бедах Данко, а потом даже решили убить его. Но юноша понял, что без него они точно погибнут. Его сердце вспыхнуло желанием спасти их, а глазах засверкали лучи этого могучего огня.

Однако люди истолковали это по-своему: они решили, что он рассвирепел. Тогда они стали окружать его плотным кольцом, чтобы было проще напасть и убить. Данко понял их замысел. Он разорвал себе грудь и вырвал из нее сердце, высоко подняв над головой. Горящее, как факел, сердце, осветило тьму, Данко бросился вперед, освещая путь, а люди бежали за ним.

Вдруг лес расступился, и они оказались на берегу реки. Люди очутились в море солнечного света. Данко засмеялся, увидев свободную землю, а потом упал и умер. Но люди этого не заметили, а один осторожный человек наступил на горящее сердце, и оно рассыпалось искрами и угасло. Вот откуда в степи перед грозой появляются голубоватые искры.

Старуха задремала, а рассказчик думал о великом горящем сердце Данко. В степи было тихо, по небу ползли тучи, а море глухо и печально шумело.

  • «Старуха Изергиль», анализ рассказа Горького
Я слышал эти рассказы под Аккерманом, в Бессарабии, на морском берегу. Однажды вечером, кончив дневной сбор винограда, партия молдаван, с которой я работал, ушла на берег моря, а я и старуха Изергиль остались под густой тенью виноградных лоз и, лежа на земле, молчали, глядя, как тают в голубой мгле ночи силуэты тех людей, что пошли к морю. Они шли, пели и смеялись; мужчины — бронзовые, с пышными, черными усами и густыми кудрями до плеч, в коротких куртках и широких шароварах; женщины и девушки — веселые, гибкие, с темно-синими глазами, тоже бронзовые. Их волосы, шелковые и черные, были распущены, ветер, теплый и легкий, играя ими, звякал монетами, вплетенными в них. Ветер тек широкой, ровной волной, но иногда он точно прыгал через что-то невидимое и, рождая сильный порыв, развевал волосы женщин в фантастические гривы, вздымавшиеся вокруг их голов. Это делало женщин странными и сказочными. Они уходили все дальше от нас, а ночь и фантазия одевали их все прекраснее. Кто-то играл на скрипке... девушка пела мягким контральто, слышался смех... Воздух был пропитан острым запахом моря и жирными испарениями земли, незадолго до вечера обильно смоченной дождем. Еще и теперь по небу бродили обрывки туч, пышные, странных очертаний и красок, тут — мягкие, как клубы дыма, сизые и пепельно-голубые, там — резкие, как обломки скал, матово-черные или коричневые. Между ними ласково блестели темно-голубые клочки неба, украшенные золотыми крапинками звезд. Все это — звуки и запахи, тучи и люди — было странно красиво и грустно, казалось началом чудной сказки. И все как бы остановилось в своем росте, умирало; шум голосов гас, удаляясь, перерождался в печальные вздохи. — Что ты не пошел с ними? — кивнув головой, спросила старуха Изергиль. Время согнуло ее пополам, черные когда-то глаза были тусклы и слезились. Ее сухой голос звучал странно, он хрустел, точно старуха говорила костями. — Не хочу, — ответил я ей. — У!.. стариками родитесь вы, русские. Мрачные все, как демоны... Боятся тебя наши девушки... А ведь ты молодой и сильный... Луна взошла. Ее диск был велик, кроваво-красен, она казалась вышедшей из недр этой степи, которая на своем веку так много поглотила человеческого мяса и выпила крови, отчего, наверное, стала такой жирной и щедрой. На нас упали кружевные тени от листвы, я и старуха покрылись ими, как сетью. По степи, влево от нас, поплыли тени облаков, пропитанные голубым сиянием луны, они стали прозрачней и светлей. — Смотри, вон идет Ларра! Я смотрел, куда старуха указывала своей дрожащей рукой с кривыми пальцами, и видел: там плыли тени, их было много, и одна из них, темней и гуще, чем другие, плыла быстрей и ниже сестер, — она падала от клочка облака, которое плыло ближе к земле, чем другие, и скорее, чем они. — Никого нет там! — сказал я. — Ты слеп больше меня, старухи. Смотри — вон, темный, бежит степью! Я посмотрел еще и снова не видел ничего, кроме тени. — Это тень! Почему ты зовешь ее Ларра? —Потому что это — он. Он уже стал теперь как тень, — nopal Он живет тысячи лет, солнце высушило его тело, кровь и кости, и ветер распылил их. Вот что может сделать бог с человеком за гордость!.. — Расскажи мне, как это было! — попросил я старуху, чувствуя впереди одну из славных сказок, сложенных в степях. И она рассказала мне эту сказку. «Многие тысячи лет прошли с той поры, когда случилось это. Далеко за морем, на восход солнца, есть страна большой реки, в той стране каждый древесный лист и стебель травы дает столько тени, сколько нужно человеку, чтоб укрыться в ней от солнца, жестоко жаркого там. Вот какая щедрая земля в той стране! Там жило могучее племя людей, они пасли стада и на охоту за зверями тратили свою силу и мужество, пировали после охоты, пели песни и играли с девушками. Однажды, во время пира, одну из них, черноволосую и нежную, как ночь, унес орел, спустившись с неба. Стрелы, пущенные в него мужчинами, упали, жалкие, обратно на землю. Тогда пошли искать девушку, но — не нашли ее. И забыли о ней, как забывают обо всем на земле». Старуха вздохнула и замолчала. Ее скрипучий голос звучал так, как будто это роптали все забытые века, воплотившись в ее груди тенями воспоминаний. Море тихо вторило началу одной из древних легенд, которые, может быть, создались на его берегах. «Но через двадцать лет она сама пришла, измученная, иссохшая, а с нею был юноша, красивый и сильный, как сама она двадцать лет назад. И, когда ее спросили, где была она, она рассказала, что орел унес ее в горы и жил с нею там, как с женой. Вот его сын, а отца нет уже, когда он стал слабеть, то поднялся в последний раз высоко в небо и, сложив крылья, тяжело упал оттуда на острые уступы горы, насмерть разбился о них... Все смотрели с удивлением на сына орла и видели, что он ничем не лучше их, только глаза его были холодны и горды, как у царя птиц. И разговаривали с ним, а он отвечал, если хотел, или молчал, а когда пришли старейшие племени, он говорил с ними, как с равными себе. Это оскорбило их, и они, назвав его неоперенной стрелой с неотточенным наконечником, сказали ему, что их чтут, им повинуются тысячи таких, как он, и тысячи вдвое старше его. А он, смело глядя на них, отвечал, что таких, как он, нет больше; и если все чтут их — он не хочет делать этого. О!.. тогда уж совсем рассердились они. Рассердились и сказали: — Ему нет места среди нас! Пусть идет куда хочет. Он засмеялся и пошел, куда захотелось ему, — к одной красивой девушке, которая пристально смотрела на него; пошел к ней и, подойдя, обнял ее. А она была дочь одного из старшин, осудивших его. И, хотя он был красив, она оттолкнула его, потому что боялась отца. Она оттолкнула его, да и пошла прочь, а он ударил ее и, когда она упала, встал ногой на ее грудь, так, что из ее уст кровь брызнула к небу, девушка, вздохнув, извилась змеей и умерла. Всех, кто видел это, оковал страх, — впервые при них так убивали женщину. И долго все молчали, глядя на нее, лежавшую с открытыми глазами и окровавленным ртом, и на него, который стоял один против всех, рядом с ней, и был горд, — не опустил своей головы, как бы вызывая на нее кару. Потом, когда одумались, то схватили его, связали и так оставили, находя, что убить сейчас же — слишком просто и не удовлетворит их». Ночь росла и крепла, наполняясь странными, тихими звуками. В степи печально посвистывали суслики, в листве винограда дрожал стеклянный стрекот кузнечиков, листва вздыхала и шепталась, полный диск луны, раньше кроваво-красный, бледнел, удаляясь от земли, бледнел и все обильнее лил на степь голубоватую мглу... «И вот они собрались, чтобы придумать казнь, достойную преступления... Хотели разорвать его лошадьми — и это казалось мало им; думали пустить в него всем по стреле, но отвергли и это; предлагали сжечь его, но дым костра не позволил бы видеть его мучений; предлагали много — и не находили ничего настолько хорошего, чтобы понравилось всем. А его мать стояла перед ними на коленях и молчала, не находя ни слез, ни слов, чтобы умолять о пощаде. Долго говорили они, и вот один мудрец сказал, подумав долго: — Спросим его, почему он сделал это? Спросили его об этом. Он сказал: — Развяжите меня! Я не буду говорить связанный! А когда развязали его, он спросил: — Что вам нужно? — спросил так, точно они были рабы... — Ты слышал...— сказал мудрец. — Зачем я буду объяснять вам мои поступки? — Чтоб быть понятым нами. Ты, гордый, слушай! Все равно ты умрешь ведь... Дай же нам понять то, что ты сделал. Мы остаемся жить, и нам полезно знать больше, чем мы знаем... — Хорошо, я скажу, хотя я, может быть, сам неверно понимаю то, что случилось. Я убил ее потому, мне кажется, — что меня оттолкнула она... А мне было нужно ее. — Но она не твоя! — сказали ему. — Разве вы пользуетесь только своим? Я вижу, что каждый человек имеет только речь, руки и ноги... а владеет он животными, женщинами, землей... и многим еще... Ему сказали на это, что за все, что человек берет, он платит собой: своим умом и силой, иногда — жизнью. А он отвечал, что он хочет сохранить себя целым. Долго говорили с ним и наконец увидели, что он считает себя первым на земле и, кроме себя, не видит ничего. Всем даже страшно стало, когда поняли, на какое одиночество он обрекал себя. У него не было ни племени, ни матери, ни скота, ни жены, и он не хотел ничего этого. Когда люди увидали это, они снова принялись судить о том, как наказать его. Но теперь недолго они говорили, — тот, мудрый, не мешавший им судить, заговорил сам: — Стойте! Наказание есть. Это страшное наказание; вы не выдумаете такого в тысячу лет! Наказание ему — в нем самом! Пустите его, пусть он будет свободен. Вот его наказание! И тут произошло великое. Грянул гром с небес, — хотя на них не было туч. Это силы небесные подтверждали речь мудрого. Все поклонились и разошлись. А этот юноша, который теперь получил имя Ларра, что значит: отверженный, выкинутый вон, — юноша громко смеялся вслед людям, которые бросили его, смеялся, оставаясь один, свободный, как отец его. Но отец его — не был человеком... А этот — был человек. И вот он стал жить, вольный, как птица. Он приходил в племя и похищал скот, девушек — все, что хотел. В него стреляли, но стрелы не могли пронзить его тела, закрытого невидимым покровом высшей кары. Он был ловок, хищен, силен, жесток и не встречался с людьми лицом к лицу. Только издали видели его. И долго он, одинокий, так вился около людей, долго — не один десяток годов. Но вот однажды он подошел близко к людям и, когда они бросились на него, не тронулся с места и ничем не показал, что будет защищаться. Тогда один из людей догадался и крикнул громко: — Не троньте его! Он хочет умереть! И все остановились, не желая облегчить участь того, кто делал им зло, не желая убивать его. Остановились и смеялись над ним. А он дрожал, слыша этот смех, и все искал чего-то на своей груди, хватаясь за нее руками. И вдруг он бросился на людей, подняв камень. Но они, уклоняясь от его ударов, не нанесли ему ни одного, и когда он, утомленный, с тоскливым криком упал на землю, то отошли в сторону и наблюдали за ним. Вот он встал и, подняв потерянный кем-то в борьбе с ним нож, ударил им себя в грудь. Но сломался нож — точно в камень ударили им. И снова он упал на землю и долго бился головой об нее. Но земля отстранялась от него, углубляясь от ударов его головы. — Он не может умереть! — с радостью сказали люди. И ушли, оставив его. Он лежал кверху лицом и видел — высоко в небе черными точками плавали могучие орлы. В его глазах было столько тоски, что можно было бы отравить ею всех людей мира. Так, с той поры остался он один, свободный, ожидая смерти. И вот он ходит, ходит повсюду... Видишь, он стал уже как тень и таким будет вечно! Он не понимает ни речи людей, ни их поступков — ничего. И все ищет, ходит, ходит... Ему нет жизни, и смерть не улыбается ему. И нет ему места среди людей... Вот как был поражен человек за гордость!» Старуха вздохнула, замолчала, и ее голова, опустившись на грудь, несколько раз странно качнулась. Я посмотрел на нее. Старуху одолевал сон, показалось мне. И стало почему-то страшно жалко ее. Конец рассказа она вела таким возвышенным, угрожающим тоном, а все-таки в этом тоне звучала боязливая, рабская нота. На берегу запели, — странно запели. Сначала раздался контральто, — он пропел две-три ноты, и раздался другой голос, начавший песню сначала и первый все лился впереди его...— третий, четвертый, пятый вступили в песню в том же порядке. И вдруг ту же песню, опять-таки сначала, запел хор мужских голосов. Каждый голос женщин звучал совершенно отдельно, все они казались разноцветными ручьями и, точно скатываясь откуда-то сверху по уступам, прыгая и звеня, вливаясь в густую волну мужских голосов, плавно лившуюся кверху, тонули в ней, вырывались из нее, заглушали ее и снова один за другим взвивались, чистые и сильные, высоко вверх. Шума волн не слышно было за голосами...

II

— Слышал ли ты, чтоб где-нибудь еще так пели? — спросила Изергиль, поднимая голову и улыбаясь беззубым ртом. — Не слыхал. Никогда не слыхал... — И не услышишь. Мы любим петь. Только красавцы могут хорошо петь, — красавцы, которые любят жить. Мы любим жить. Смотри-ка, разве не устали за день те, которые поют там? С восхода по закат работали, взошла луна, и уже — поют! Те, которые не умеют жить, легли бы спать. Те, которым жизнь мила, вот — поют. — Но здоровье...— начал было я. — Здоровья всегда хватит на жизнь. Здоровье! Разве ты, имея деньги, не тратил бы их? Здоровье — то же золото. Знаешь ты, что я делала, когда была молодой? Я ткала ковры с восхода по закат, не вставая почти. Я, как солнечный луч, живая была и вот должна была сидеть неподвижно, точно камень. И сидела до того, что, бывало, все кости у меня трещат. А как придет ночь, я бежала к тому, кого любила, целоваться с ним. И так я бегала три месяца, пока была любовь; все ночи этого времени бывала у него. И вот до какой поры дожила — хватило крови! А сколько любила! Сколько поцелуев взяла и дала!.. Я посмотрел ей в лицо. Ее черные глаза были все-таки тусклы, их не оживило воспоминание. Луна освещала ее сухие, потрескавшиеся губы, заостренный подбородок с седыми волосами на нем и сморщенный нос, загнутый, словно клюв совы. На месте щек были черные ямы, и в одной из них лежала прядь пепельно-седых волос, выбившихся из-под красной тряпки, которою была обмотана ее голова. Кожа на лице, шее и руках вся изрезана морщинами, и при каждом движении старой Изергиль можно было ждать, что сухая эта кожа разорвется вся, развалится кусками и предо мной встанет голый скелет с тусклыми черными глазами. Она снова начала рассказывать своим хрустящим голосом: — Я жила с матерью под Фальми, на самом берегу Бырлата; и мне было пятнадцать лет, когда он явился к нашему хутору. Был он такой высокий, гибкий, черноусый, веселый. Сидит в лодке и так звонко кричит он нам в окна: «Эй, нет ли у вас вина... и поесть мне?» Я посмотрела в окно сквозь ветви ясеней и вижу: река вся голубая от луны, а он, в белой рубахе и в широком кушаке с распущенными на боку концами, стоит одной ногой в лодке, а другой на берегу. И покачивается, и что-то поет. Увидал меня, говорит: «Вот какая красавица живет тут!.. А я и не знал про это!» Точно он уж знал всех красавиц до меня! Я дала ему вина и вареной свинины... А через четыре дня дала уже и всю себя... Мы всё катались с ним в лодке по ночам. Он приедет и посвистит тихо, как суслик, а я выпрыгну, как рыба, в окно на реку. И едем... Он был рыбаком с Прута, и потом, когда мать узнала про все и побила меня, уговаривал все меня уйти с ним в Добруджу и дальше, в дунайские гирла. Но мне уж не нравился он тогда — только поет да целуется, ничего больше! Скучно это было уже. В то время гуцулы шайкой ходили по тем местам, и у них были любезные тут... Так вот тем — весело было. Иная ждет, ждет своего карпатского молодца, думает, что он уже в тюрьме или убит где-нибудь в драке, — и вдруг он один, а то с двумя-тремя товарищами, как с неба, упадет к ней. Подарки подносил богатые — легко же ведь доставалось все им! И пирует у нее, и хвалится ею перед своими товарищами. А ей любо это. Я и попросила одну подругу, у которой был гуцул, показать мне их... Как ее звали? Забыла как... Все стала забывать теперь. Много времени прошло с той поры, все забудешь! Она меня познакомила с молодцом. Был хорош... Рыжий был, весь рыжий — и усы и кудри! Огненная голова. И был он такой печальный, иногда ласковый, а иногда, как зверь, ревел и дрался. Раз ударил меня в лицо... А я, как кошка, вскочила ему на грудь, да и впилась зубами в щеку... С той поры у него на щеке стала ямка, и он любил, когда я целовала ее... — А рыбак куда девался? — спросил я. — Рыбак? А он... тут... Он пристал к ним, к гуцулам. Сначала все уговаривал меня и грозил бросить в воду, а потом — ничего, пристал к ним и другую завел... Их обоих и повесили вместе — и рыбака и этого гуцула. Я ходила смотреть, как их вешали. В Добрудже это было. Рыбак шел на казнь бледный и плакал, а гуцул трубку курил. Идет себе и курит, руки в карманах, один ус на плече лежит, а другой на грудь свесился. Увидал меня, вынул трубку и кричит: «Прощай!..» Я целый год жалела его. Эх!.. Это уж тогда с ними было, как они хотели уйти в Карпаты к себе. На прощанье пошли к одному румыну в гости, там их и поймали. Двоих только, а нескольких убили, а остальные ушли... Все-таки румыну заплатили после... Хутор сожгли и мельницу, и хлеб весь. Нищим стал. — Это ты сделала? — наудачу спросил я. — Много было друзей у гуцулов, не одна я... Кто был их лучшим другом, тот и справил им поминки... Песня на берегу моря уже умолкла, и старухе вторил теперь только шум морских волн, — задумчивый, мятежный шум был славной второй рассказу о мятежной жизни. Все мягче становилась ночь, и все больше разрождалось в ней голубого сияния луны, а неопределенные звуки хлопотливой жизни ее невидимых обитателей становились тише, заглушаемые возраставшим шорохом волн... ибо усиливался ветер. — А то еще турка любила я. В гареме у него была, в Скутари. Целую неделю жила, — ничего... Но скучно стало...— всё женщины, женщины... Восемь было их у него... Целый день едят, спят и болтают глупые речи... Или ругаются, квохчут, как курицы... Он был уж немолодой, этот турок. Седой почти и такой важный, богатый. Говорил — как владыка... Глаза были черные... Прямые глаза... Смотрят прямо в душу. Очень он любил молиться. Я его в Букурешти увидала... Ходит по рынку, как царь, и смотрит так важно, важно. Я ему улыбнулась. В тот же вечер меня схватили на улице и привезли к нему. Он сандал и пальму продавал, а в Букурешти приехал купить что-то. «Едешь ко мне?» — говорит. «О да, поеду!» — «Хорошо!» И я поехала. Богатый он был, этот турок. И сын у него уже был — черненький мальчик, гибкий такой... Ему лет шестнадцать было. С ним я и убежала от турка... Убежала в Болгарию, в Лом-Паланку... Там меня одна болгарка ножом ударила в грудь за жениха или за мужа своего — уже не помню. Хворала я долго в монастыре одном. Женский монастырь. Ухаживала за мной одна девушка, полька... и к ней из монастыря другого, — около Арцер-Паланки, помню, — ходил брат, тоже монашек... Такой... как червяк, все извивался предо мной... И когда я выздоровела, то ушла с ним... в Польшу его. — Погоди!.. А где маленький турок? — Мальчик? Он умер, мальчик. От тоски по дому или от любви... но стал сохнуть он, так, как неокрепшее деревцо, которому слишком много перепало солнца... так и сох все... помню, лежит, весь уже прозрачный и голубоватый, как льдинка, а все еще в нем горит любовь... И все просит наклониться и поцеловать его... Я любила его и, помню, много целовала... Потом уж он совсем стал плох — не двигался почти. Лежит и так жалобно, как нищий милостыни, просит меня лечь с ним рядом и греть его. Я ложилась. Ляжешь с ним... он сразу загорится весь. Однажды я проснулась, а он уж холодный... мертвый... Я плакала над ним. Кто скажет? Может, ведь это я и убила его. Вдвое старше его я была тогда уж. И была такая сильная, сочная... а он — что же?.. Мальчик!.. Она вздохнула и — первый раз я видел это у нее — перекрестилась трижды, шепча что-то сухими губами. — Ну, отправилась ты в Польшу...— подсказал я ей. — Да... с тем, маленьким полячком. Он был смешной и подлый. Когда ему нужна была женщина, он ластился ко мне котом и с его языка горячий мед тек, а когда он меня не хотел, то щелкал меня словами, как кнутом. Раз как-то шли мы по берегу реки, и вот он сказал мне гордое, обидное слово. О! О!.. Я рассердилась! Я закипела, как смола! Я взяла его на руки и, как ребенка, — он был маленький, — подняла вверх, сдавив ему бока так, что он посинел весь. И вот я размахнулась и бросила его с берега в реку. Он кричал. Смешно так кричал. Я смотрела на него сверху, а он барахтался там, в воде. Я ушла тогда. И больше не встречалась с ним. Я была счастлива на это: никогда не встречалась после с теми, которых когда-то любила. Это нехорошие встречи, все равно как бы с покойниками. Старуха замолчала, вздыхая. Я представлял себе воскрешаемых ею людей. Вот огненно-рыжий, усатый гуцул идет умирать, спокойно покуривая трубку. У него, наверное, были холодные, голубые глаза, которые на все смотрели сосредоточенно и твердо. Вот рядом с ним черноусый рыбак с Прута; плачет, не желая умирать, и на его лице, бледном от предсмертной тоски, потускнели веселые глаза, и усы, смоченные слезами, печально обвисли по углам искривленного рта. Вот он, старый, важный турок, наверное, фаталист и деспот, и рядом с ним его сын, бледный и хрупкий цветок Востока, отравленный поцелуями. А вот тщеславный поляк, галантный и жестокий, красноречивый и холодный... И все они — только бледные тени, а та, которую они целовали, сидит рядом со мной живая, но иссушенная временем, без тела, без крови, с сердцем без желаний, с глазами без огня, — тоже почти тень. Она продолжала: — В Польше Стало трудно мне. Там живут холодные и лживые люди. Я не знала их змеиного языка. Все шипят... Что шипят? Это бог дал им такой змеиный язык за то, что они лживы. Шла я тогда, не зная куда, и видела, как они собирались бунтовать с вами, русскими. Дошла до города Бохнии. Жид один купил меня; не для себя купил, а чтобы торговать мною. Я согласилась на это. Чтобы жить — надо уметь что-нибудь делать. Я ничего не умела и за это платила собой. Но я подумала тогда, что ведь, если я достану немного денег, чтобы воротиться к себе на Бырлат, я порву цепи, как бы они крепки ни были. И жила я там. Ходили ко мне богатые паны и пировали у меня. Это им дорого стоило. Дрались из-за меня они, разорялись. Один добивался меня долго и раз вот что сделал; пришел, а слуга за ним идет с мешком. Вот пан взял в руки тот мешок и опрокинул его над моей головой. Золотые монеты стукали меня по голове, и мне весело было слушать их звон, когда они падали на пол. Но я все-таки выгнала пана. У него было такое толстое, сырое лицо, и живот — как большая подушка. Он смотрел, как сытая свинья. Да, выгнала я его, хотя он и говорил, что продал все земли свои, и дома, и коней, чтобы осыпать меня золотом. Я тогда любила одного достойного пана с изрубленным лицом. Все лицо было у него изрублено крест-накрест саблями турок, с которыми он незадолго перед тем воевал за греков. Вот человек!.. Что ему греки, если он поляк? А он пошел, бился с ними против их врагов. Изрубили его, у него вытек один глаз от ударов, и два пальца на левой руке были тоже отрублены... Что ему греки, если он поляк? А вот что: он любил подвиги. А когда человек любит подвиги, он всегда умеет их сделать и найдет, где это можно. В жизни, знаешь ли ты, всегда есть место подвигам. И те, которые не находят их для себя, — те просто лентяи или трусы, или не понимают жизни, потому что, кабы люди понимали жизнь, каждый захотел бы оставить после себя свою тень в ней. И тогда жизнь не пожирала бы людей бесследно... О, этот, рубленый, был хороший человек! Он готов был идти на край света, чтобы делать что-нибудь. Наверное, ваши убили его во время бунта. А зачем вы ходили бить мадьяр? Ну-ну, молчи!.. И, приказывая мне молчать, старая Изергиль вдруг замолчала сама, задумалась. — Знала также я и мадьяра одного. Он однажды ушел от меня, — зимой это было, — и только весной, когда стаял снег, нашли его в поле с простреленной головой. Вот как! Видишь — не меньше чумы губит любовь людей; коли посчитать — не меньше... Что я говорила? О Польше... Да, там я сыграла свою последнюю игру. Встретила одного шляхтича... Вот был красив! Как черт. Я же стара уж была, эх, стара! Было ли мне четыре десятка лет? Пожалуй, что и было... А он был еще и горд, и избалован нами, женщинами. Дорого он мне стал... да. Он хотел сразу так себе взять меня, но я не далась. Я не была никогда рабой, ничьей. А с жидом я уже кончила, много денег дала ему... И уже в Кракове жила. Тогда у меня все было: и лошади, и золото, и слуги... Он ходил ко мне, гордый демон, и все хотел, чтоб я сама кинулась ему в руки. Мы поспорили с ним... Я даже, — помню, — дурнела от этого. Долго это тянулось... Я взяла свое: он на коленях упрашивал меня... Но только взял, как уж и бросил. Тогда поняла я, что стала стара... Ох, это было мне не сладко! Вот уж не сладко!.. Я ведь любила его, этого черта... а он, встречаясь со мной, смеялся... подлый он был! И другим он смеялся надо мной, а я это знала. Ну, уж горько было мне, скажу! Но он был тут, близко, и я все-таки любовалась им. А как вот ушел он биться с вами, русскими, тошно стало мне. Ломала я себя, но не могла сломать... И решила поехать за ним. Он около Варшавы был, в лесу. Но когда я приехала, то узнала, что уж побили их ваши... и что он в плену, недалеко в деревне. «Значит, — подумала я, — не увижу уже его больше!» А видеть хотелось. Ну, стала стараться увидать... Нищей оделась, хромой, и пошла, завязав лицо, в ту деревню, где был он. Везде казаки и солдаты... дорого мне стоило быть там! Узнала я, где поляки сидят, и вижу, что трудно попасть туда. А нужно мне это было. И вот ночью подползла я к тому месту, где они были. Ползу по огороду между гряд и вижу: часовой стоит на моей дороге... А уж слышно мне — поют поляки и говорят громко. Поют песню одну... к матери бога... И тот там же поет... Аркадэк мой. Мне горько стало, как подумала я, что раньше за мной ползали... а вот оно, пришло время — и я за человеком поползла змеей по земле и, может, на смерть свою ползу. А этот часовой уже слушает, выгнулся вперед. Ну, что же мне? Встала я с земли и пошла на него. Ни ножа у меня нет, ничего, кроме рук да языка. Жалею, что не взяла ножа. Шепчу: «Погоди!..» А он, солдат этот, уже приставил к горлу мне штык. Я говорю ему шепотом: «Не коли, погоди, послушай, коли у тебя душа есть! Не могу тебе ничего дать, а прошу тебя...» Он опустил ружье и также шепотом говорит мне: «Пошла прочь, баба! пошла! Чего тебе?» Я сказала ему, что сын у меня тут заперт... «Ты понимаешь, солдат, — сын! Ты ведь тоже чей-нибудь сын, да? Так вот посмотри на меня — у меня есть такой же, как ты, и вон он где! Дай мне посмотреть на него, может, он умрет скоро... и, может, тебя завтра убьют... будет плакать твоя мать о тебе? И ведь тяжко будет тебе умереть, не взглянув на нее, твою мать? И моему сыну тяжко же. Пожалей же себя и его, и меня — мать!..» Ох, как долго говорила я ему! Шел дождь и мочил нас. Ветер выл и ревел, и толкал меня то в спину, то в грудь. Я стояла и качалась перед этим каменным солдатом... А он все говорил: «Нет!» И каждый раз, как я слышала его холодное слово, еще жарче во мне вспыхивало желание видеть того, Аркадэка... Я говорила и мерила глазами солдата — он был маленький, сухой и все кашлял. И вот я упала на землю перед ним и, охватив его колени, все упрашивая его горячими словами, свалила солдата на землю. Он упал в грязь. Тогда я быстро повернула его лицом к земле и придавила его голову в лужу, чтоб он не кричал. Он не кричал, а только все барахтался, стараясь сбросить меня с своей спины. Я же обеими руками втискивала его голову глубже в грязь. Он и задохнулся... Тогда я бросилась к амбару, где пели поляки. «Аркадэк!..» — шептала я в щели стен. Они догадливые, эти поляки, — и, услыхав меня, не перестали петь! Вот его глаза против моих. «Можешь ты выйти отсюда?» — «Да, через пол!» — сказал он. «Ну, иди же». И вот четверо их вылезло из-под этого амбара: трое и Аркадэк мой. «Где часовые?» — спросил Аркадэк. «Вон лежит!..» И они пошли тихо-тихо, согнувшись к земле. Дождь шел, ветер выл громко. Мы ушли из деревни и долго молча шли лесом. Быстро так шли. Аркадэк держал меня за руку, и его рука была горяча и дрожала. О!.. Мне так хорошо было с ним, пока он молчал. Последние это были минуты — хорошие минуты моей жадной жизни. Но вот мы вышли на луг и остановились. Они благодарили меня все четверо. Ох, как они долго и много говорили мне что-то! Я все слушала и смотрела на своего пана. Что же он сделает мне? И вот он обнял меня и сказал так важно... Не помню, что он сказал, но так выходило, что теперь он в благодарность за то, что я увела его, будет любить меня... И стал он на колени предо мной, улыбаясь, и сказал мне: «Моя королева!» Вот какая лживая собака была это!.. Ну, тогда я дала ему пинка ногой и ударила бы его в лицо, да он отшатнулся и вскочил. Грозный и бледный стоит он предо мной... Стоят и те трое, хмурые все. И все молчат. Я посмотрела на них... Мне тогда стало — помню — только скучно очень, и такая лень напала на меня... Я сказала им: «Идите!» Они, псы, спросили меня: «Ты воротишься туда, указать наш путь?» Вот какие подлые! Ну, все-таки ушли они. Тогда и я пошла... А на другой день взяли меня ваши, но скоро отпустили. Тогда увидела я, что пора мне завести гнездо, будет жить кукушкой! Уж тяжела стала я, и ослабели крылья, и перья потускнели... Пора, пора! Тогда я уехала в Галицию, а оттуда в Добруджу. И вот уже около трех десятков лет живу здесь. Был у меня муж, молдаванин; умер с год тому времени. И живу я вот! Одна живу... Нет, не одна, а вон с теми. Старуха махнула рукой к морю. Там все было тихо. Иногда рождался какой-то краткий, обманчивый звук и умирал тотчас же. — Любят они меня. Много я рассказываю им разного. Им это надо. Еще молодые все... И мне хорошо с ними. Смотрю и думаю: «Вот и я, было время, такая же была... Только тогда, в мое время, больше было в человеке силы и огня, и оттого жилось веселее и лучше... Да!..» Она замолчала. Мне грустно было рядом с ней. Она же дремала, качая головой, и тихо шептала что-то... может быть, молилась. С моря поднималась туча — черная, тяжелая, суровых очертаний, похожая на горный хребет. Она ползла в степь. С ее вершины срывались клочья облаков, неслись вперед ее и гасили звезды одну за другой. Море шумело. Недалеко от нас, в лозах винограда, целовались, шептали и вздыхали. Глубоко в степи выла собака... Воздух раздражал нервы странным запахом, щекотавшим ноздри. От облаков падали на землю густые стаи теней и ползли по ней, ползли, исчезали, являлись снова... На месте луны осталось только мутное опаловое пятно, иногда его совсем закрывал сизый клочок облака. И в степной дали, теперь уже черной и страшной, как бы притаившейся, скрывшей в себе что-то, вспыхивали маленькие голубые огоньки. То там, то тут они на миг являлись и гасли, точно несколько людей, рассыпавшихся по степи далеко друг от друга, искали в ней что-то, зажигая спички, которые ветер тотчас же гасил. Это были очень странные голубые языки огня, намекавшие на что-то сказочное. — Видишь ты искры? — спросила меня Изергиль. — Вон те, голубые? — указывая ей на степь, сказал я. — Голубые? Да, это они... Значит, летают все-таки! Ну-ну... Я уж вот не вижу их больше. Не могу я теперь многого видеть. — Откуда эти искры? — спросил я старуху. Я слышал кое-что раньше о происхождении этих искр, но мне хотелось послушать, как расскажет о том же старая Изергиль. — Эти искры от горящего сердца Данко. Было на свете сердце, которое однажды вспыхнуло огнем... И вот от него эти искры. Я расскажу тебе про это... Тоже старая сказка... Старое, все старое! Видишь ты, сколько в старине всего?.. А теперь вот нет ничего такого — ни дел, ни людей, ни сказок таких, как в старину... Почему?.. Ну-ка, скажи! Не скажешь... Что ты знаешь? Что все вы знаете, молодые? Эхе-хе!.. Смотрели бы в старину зорко — там все отгадки найдутся... А вот вы не смотрите и не умеете жить оттого... Я не вижу разве жизнь? Ох, все вижу, хоть и плохи мои глаза! И вижу я, что не живут люди, а всё примеряются, примеряются и кладут на это всю жизнь. И когда обворуют сами себя, истратив время, то начнут плакаться на судьбу. Что же тут — судьба? Каждый сам себе судьба! Всяких людей я нынче вижу, а вот сильных нет! Где ж они?.. И красавцев становится все меньше. Старуха задумалась о том, куда девались из жизни сильные и красивые люди, и, думая, осматривала темную степь, как бы ища в ней ответа. Я ждал ее рассказа и молчал, боясь, что, если спрошу ее о чем-либо, она опять отвлечется в сторону. И вот она начала рассказ.

III

«Жили на земле в старину одни люди, непроходимые леса окружали с трех сторон таборы этих людей, а с четвертой — была степь. Были это веселые, сильные и смелые люди. И вот пришла однажды тяжелая пора: явились откуда-то иные племена и прогнали прежних в глубь леса. Там были болота и тьма, потому что лес был старый, и так густо переплелись его ветви, что сквозь них не видать было неба, и лучи солнца едва могли пробить себе дорогу до болот сквозь густую листву. Но когда его лучи падали на воду болот, то подымался смрад, и от него люди гибли один за другим. Тогда стали плакать жены и дети этого племени, а отцы задумались и впали в тоску. Нужно было уйти из этого леса, и для того были две дороги: одна — назад, — там были сильные и злые враги, другая — вперед, там стояли великаны-деревья, плотно обняв друг друга могучими ветвями, опустив узловатые корни глубоко в цепкий ил болота. Эти каменные деревья стояли молча и неподвижно днем в сером сумраке и еще плотнее сдвигались вокруг людей по вечерам, когда загорались костры. И всегда, днем и ночью, вокруг тех людей было кольцо крепкой тьмы, оно точно собиралось раздавить их, а они привыкли к степному простору. А еще страшней было, когда ветер бил по вершинам деревьев и весь лес глухо гудел, точно грозил и пел похоронную песню тем людям. Это были все-таки сильные люди, и могли бы они пойти биться насмерть с теми, что однажды победили их, но они не могли умереть в боях, потому что у них были заветы, и коли б умерли они, то пропали б с ними из жизни и заветы. И потому они сидели и думали в длинные ночи, под глухой шум леса, в ядовитом смраде болота. Они сидели, а тени от костров прыгали вокруг них в безмолвной пляске, и всем казалось, что это не тени пляшут, а торжествуют злые духи леса и болота... Люди всё сидели и думали. Но ничто — ни работа, ни женщины не изнуряют тела и души людей так, как изнуряют тоскливые думы. И ослабли люди от дум... Страх родился среди них, сковал им крепкие руки, ужас родили женщины плачем над трупами умерших от смрада и над судьбой скованных страхом живых, — и трусливые слова стали слышны в лесу, сначала робкие и тихие, а потом все громче и громче... Уже хотели идти к врагу и принести ему в дар волю свою, и никто уже, испуганный смертью, не боялся рабской жизни... Но тут явился Данко и спас всех один». Старуха, очевидно, часто рассказывала о горящем сердце Данко. Она говорила певуче, и голос ее, скрипучий и глухой, ясно рисовал предо мной шум леса, среди которого умирали от ядовитого дыхания болота несчастные, загнанные люди... «Данко — один из тех людей, молодой красавец. Красивые — всегда смелы. И вот он говорит им, своим товарищам: — Не своротить камня с пути думою. Кто ничего не делает, с тем ничего не станется. Что мы тратим силы на думу да тоску? Вставайте, пойдем в лес и пройдем его сквозь, ведь имеет же он конец — все на свете имеет конец! Идемте! Ну! Гей!.. Посмотрели на него и увидали, что он лучший из всех, потому что в очах его светилось много силы и живого огня. — Веди ты нас! — сказали они. Тогда он повел...» Старуха помолчала и посмотрела в степь, где все густела тьма. Искорки горящего сердца Данко вспыхивали где-то далеко и казались голубыми воздушными цветами, расцветая только на миг. «Повел их Данко. Дружно все пошли за ним — верили в него. Трудный путь это был! Темно было, и на каждом шагу болото разевало свою жадную гнилую пасть, глотая людей, и деревья заступали дорогу могучей стеной. Переплелись их ветки между собой; как змеи, протянулись всюду корни, и каждый шаг много стоил пота и крови тем людям. Долго шли они... Все гуще становился лес, все меньше было сил! И вот стали роптать на Данко, говоря, что напрасно он, молодой и неопытный, повел их куда-то. А он шел впереди их и был бодр и ясен. Но однажды гроза грянула над лесом, зашептали деревья глухо, грозно. И стало тогда в лесу так темно, точно в нем собрались сразу все ночи, сколько их было на свете с той поры, как он родился. Шли маленькие люди между больших деревьев и в грозном шуме молний, шли они, и, качаясь, великаны-деревья скрипели и гудели сердитые песни, а молнии, летая над вершинами леса, освещали его на минутку синим, холодным огнем и исчезали так же быстро, как являлись, пугая людей. И деревья, освещенные холодным огнем молний, казались живыми, простирающими вокруг людей, уходивших из плена тьмы, корявые, длинные руки, сплетая их в густую сеть, пытаясь остановить людей. А из тьмы ветвей смотрело на идущих что-то страшное, темное и холодное. Это был трудный путь, и люди, утомленные им, пали духом. Но им стыдно было сознаться в бессилии, и вот они в злобе и гневе обрушились на Данко, человека, который шел впереди их. И стали они упрекать его в неумении управлять ими, — вот как! Остановились они и под торжествующий шум леса, среди дрожащей тьмы, усталые и злые, стали судить Данко. — Ты, — сказали они, — ничтожный и вредный человек для нас! Ты повел нас и утомил, и за это ты погибнешь! — Вы сказали: «Веди!» — и я повел! — крикнул Данко, становясь против них грудью.— Во мне есть мужество вести, вот потому я повел вас! А вы? Что сделали вы в помощь себе? Вы только шли и не умели сохранить силы на путь более долгий! Вы только шли, шли, как стадо овец! Но эти слова разъярили их еще более. — Ты умрешь! Ты умрешь! — ревели они. А лес все гудел и гудел, вторя их крикам, и молнии разрывали тьму в клочья. Данко смотрел на тех, ради которых он понес труд, и видел, что они — как звери. Много людей стояло вокруг него, но не было на лицах их благородства, и нельзя было ему ждать пощады от них. Тогда и в его сердце вскипело негодование, но от жалости к людям оно погасло. Он любил людей и думал, что, может быть, без него они погибнут. И вот его сердце вспыхнуло огнем желания спасти их, вывести на легкий путь, и тогда в его очах засверкали лучи того могучего огня... А они, увидав это, подумали, что он рассвирепел, отчего так ярко и разгорелись очи, и они насторожились, как волки, ожидая, что он будет бороться с ними, и стали плотнее окружать его, чтобы легче им было схватить и убить Данко. А он уже понял их думу, оттого еще ярче загорелось в нем сердце, ибо эта их дума родила в нем тоску. А лес все пел свою мрачную песню, и гром гремел, и лил дождь... — Что сделаю я для людей?! — сильнее грома крикнул Данко. И вдруг он разорвал руками себе грудь и вырвал из нее свое сердце и высоко поднял его над головой. Оно пылало так ярко, как солнце, и ярче солнца, и весь лес замолчал, освещенный этим факелом великой любви к людям, а тьма разлетелась от света его и там, глубоко в лесу, дрожащая, пала в гнилой зев болота. Люди же, изумленные, стали как камни. — Идем! — крикнул Данко и бросился вперед на свое место, высоко держа горящее сердце и освещая им путь людям. Они бросились за ним, очарованные. Тогда лес снова зашумел, удивленно качая вершинами, но его шум был заглушен топотом бегущих людей. Все бежали быстро и смело, увлекаемые чудесным зрелищем горящего сердца. И теперь гибли, но гибли без жалоб и слез. А Данко все был впереди, и сердце его все пылало, пылало! И вот вдруг лес расступился перед ним, расступился и остался сзади, плотный и немой, а Данко и все те люди сразу окунулись в море солнечного света и чистого воздуха, промытого дождем. Гроза была — там, сзади них, над лесом, а тут сияло солнце, вздыхала степь, блестела трава в брильянтах дождя и золотом сверкала река... Был вечер, и от лучей заката река казалась красной, как та кровь, что била горячей струей из разорванной груди Данко. Кинул взор вперед себя на ширь степи гордый смельчак Данко, — кинул он радостный взор на свободную землю и засмеялся гордо. А потом упал и — умер. Люди же, радостные и полные надежд, не заметили смерти его и не видали, что еще пылает рядом с трупом Данко его смелое сердце. Только один осторожный человек заметил это и, боясь чего-то, наступил на гордое сердце ногой... И вот оно, рассыпавшись в искры, угасло...» — Вот откуда они, голубые искры степи, что являются перед грозой! Теперь, когда старуха кончила свою красивую сказку, в степи стало страшно тихо, точно и она была поражена силой смельчака Данко, который сжег для людей свое сердце и умер, не прося у них ничего в награду себе. Старуха дремала. Я смотрел на нее и думал: «Сколько еще сказок и воспоминаний осталось в ее памяти?» И думал о великом горящем сердце Данко и о человеческой фантазии, создавшей столько красивых и сильных легенд. Дунул ветер и обнажил из-под лохмотьев сухую грудь старухи Изергиль, засыпавшей все крепче. Я прикрыл ее старое тело и сам лег на землю около нее. В степи было тихо и темно. По небу все ползли тучи, медленно, скучно... Море шумело глухо и печально.

Название: Старуха Изергиль

Жанр: Рассказ

Продолжительность: 5мин 02сек

Аннотация:

Действие происходит поблизости от Бессарабского города Аккермана. Русский, рассказывающий эту историю от первого лица, помогает молдаванам при сборе винограда. Вечером после работы молодые люди развлекаются на берегу Черного
моря. Рассказчик остается рядом со старухой Изергиль в тени виноградной лозы. Она рассказывает 3 истории – одну о своей переменчивой жизни и 2 сказочные легенды — одну о высокомерном Ларре и другую — о жертвенности и смерти юноши Данко.
Старуха Изергиль рассказывает о своей молодости.
Сначала, когда ей было 15 лет, она любила одного рыбака. Он уговаривал ее уехать с ним. Потом она встретилась с одним гуцулом с рыжими волосами и усами. И рыбака и гуцула повесили. Она ходила смотреть на казнь.
Еще она любила одного турка. Жила целую неделю у него в Скутари в гареме. После убежала с его 16-летним сыном в Болгарию. Там ее ранила ножом одна девушка. И в монастыре ее выхаживала одна полька. У нее был брат, монах. С ним она убежала в Польшу. Поляк оказался плохим человеком.
Потом, когда ей было уже лет 40, она полюбила одного поляка –Аркадека. Но он отплатил ей неблагодарностью — покинул её.
Потом она переехала в Бессарабию. И вот уже больше 30 лет живет здесь.Был у нее муж молдаванин. Но его уже нет в живых, она одна. Поэтому ей хорошо рядом с этими молодыми людьми, которым она рассказывает так много разного.

Данный рассказ поможет понять, в чем суть вечного поиска смысла жизни. Три главы: в каждой своя история и свой герой. Три судьбы переплелись одной нитью, расставив все по своим местам.

Глава 1

Встреча автора и старухи произошла после тяжелого трудового дня. Рабочие ушли к морю, они остались вдвоем под виноградным кустом, спасаясь от ненавистной жары. Увидев облака, Изергиль предположила, что это Ларра кружит над степью. Увидев неподдельный интерес в глазах собеседника, пожилая женщина решила поведать красивую древнюю легенду, послужившую началом для остальных.

Легенда о Ларре. Ларра сын молодой девушки и орла. Будучи совсем юной, она была похищена хищной птицей и унесена в дали дальние. Несколько лет о ее судьбе не было ничего известно. Многие думали, что она умерла. Спустя двадцать лет она вернулась в родное село. Выглядела женщина ужасно. Сухая, изможденная. От былой красоты не осталось следа.

Ларра ее сын был горд и свободолюбив, как его отец. Дерзкий с окружающими, он ставил себя выше всех, ясно давая понять, что ему нет равных. Даже старейшины для него не авторитет. Устав терпеть его выходки ему был дан приказ уйти из села.

Парень, желая доказать, что может все, схватил одну из девушек, желая обнять. Своенравная красавица оттолкнула наглеца, за что поплатилась жизнью. Он убивает ее на глазах сельчан.

Долго думали люди, как наказать убийцу. Способ для мщения был выбран странный. Они решили отпустить парня, предоставив полную свободу. Одиночество стало верным спутником Ларры. Он мотался по земле, досаждая людям, воруя скот и девушек, но не получал наказания. Стрелы пролетали сквозь него, а пули проходили навылет, не причиняя боли.

Вскоре Ларра понял, что устал от такой жизни. Он готов был умереть, когда понял ее смысл, но было слишком поздно. Бессмертие и одиночество вот его наказание за гордыню. Теперь ему нет места ни в мире живых, ни в мире мертвых. Так и скитается он в надежде обрести вечный покой, но безрезультатно.

Старуха на мгновение остановила повествование. Ее внимание отвлекла грустная, красивая песня, послужившая началом второй истории, не менее интересной и поучительной, чем первая.

Глава 2

История любви. Молодая, красивая Изергиль, всегда пользовалась успехом противоположного пола. Ее любили мужчины. Она отвечала взаимностью. В каждом она видела героя своего романа, надеясь, что взаимное чувство будет вечным, но ее ждало разочарование.

В поисках любви проходили годы. Мужчины менялись, как города, в которых она искала свою судьбу. Она жила эмоциями, переполнявшими ее душу и сердце. Женщина верила, что если любовь, то на всю жизнь. Если любовь кончилась, то не стоит продолжать отношения, пытаясь спасти то, чего нет.

Ради любви женщина была готова на все, даже на убийство. Изергиль ненавидели жены ее ухажеров. Одна из них в пылу дикой ревности, ранит ее в грудь. Чудом она выжила. Спасла ее полька монашка, живущая при монастыре, проникшись жалостью к бедолаге. Вместо благодарности, стоило ей окрепнуть, она сбегает с ее родным братом в Польшу

Жизнь с ним не сложилась. Парень был груб. Терпеть подобное отношение женщина не собиралась. Столкнув его в реку, она благополучно забыла о нем, моментально увлекшись другим. Вскоре она поняла, что пора уже вить свое гнездышко. Заводить семью, рожать детей, полностью посвятить себя дому и близким.

Замуж она вышла, прожив вместе с мужем долгие годы. Недавно старуха овдовела и теперь частенько вспоминает о былой молодости, когда все можно было исправить и сделать жизнь другой. Но так угодно судьбе, что доживать свой век ей придется в полном одиночестве.

Рассказ закончился. Пора разбредаться по домам, но неожиданно внимание рассказчицы привлекли показавшиеся вдали голубые огни. Словно искры они сверкали в вечерней темноте. Это Данко, сказала вслух старуха, начав третью историю о прекрасном парне с добрым сердцем.

Глава 3

Данко романтик с большой душой и добрым сердцем. Красивый, сильный, мужественный он был лидером по натуре. Умел решать любые проблемы, не теряясь в сложных, жизненных ситуациях.

В те далекие времена люди жили вблизи с непроходимыми лесами. Однажды они случайно оказались в самом центре лесной чащи. Страх и паника накатывали на них волнами. Они понимали, что смерть рядом, но боялись произнести свои предположения вслух.

Данко вызвался помочь им, обещая, что обязательно выведет из леса. Долго пришлось им идти. Силы были на исходе. В воздухе висело напряжение, готовое вот-вот вырваться из обессиленных, замученных людей. Лишь Данко был весел и бодр, словно не прошел вместе с ними десятки километров.

Неожиданно разразившаяся гроза усугубила положение. Толпа стала предъявлять претензии вожаку, обвиняя его в сложившейся ситуации и лживых обещаниях. Обидно ему стало за такие речи. Разве не они добровольно пошли за ним, когда все трусливо поджали хвосты. Никто не вызвался идти вперед, и что в итоге?

Тогда он вырывает сердце из груди, поднимая высоко над головой и освещая людям путь. По освещенной дороге он их вывел из леса, но силы его покинули. Данко умирает. Неблагодарные люди не заметив потери, случайно наступают на выпавшее из его рук сердце. От удара оно рассыпалось на кучу маленьких искорок.

С тех давних пор искры не гаснут, напоминая о бесстрашном юноше, не пожалевшем свое сердце ради любви к людям, но они оказались слишком жестокими и неблагодарными, чтобы оценить мужественный поступок.

Устав от долгих разговоров, старуха неожиданно задремала, предоставив автору возможность подумать об услышанном, сделав правильные выводы, чтобы не повторить ошибок, совершенных главными героями ее легенд.

На этом и заканчивается краткий пересказ рассказа «Старуха Изергиль», включающий в себя только самые важные события из полной версии произведения!

Однажды вечером после сборки винограда рассказчик и старуха Изергиль рассматривали силуэты людей, которые пошли на море. Старуха рассказала ему удивительную историю.

Жило как-то племя людей. Они ходили на охоту, а после нее устраивали пир.

Во время гуляний, прилетел орел, схватил и унес черноволосую девушку. Ее искали, однако безрезультатно.
Спустя два десятка лет изнеможенная девушка появилась с сыном орла. Он был красив, обладал надменным и гордым характером. За это племя прогоняет его. Уходя, он убивает дочь старейшины.

Люди племени связывают его и собираются на совете, чтобы придумать ему казнь за столь дерзкий поступок.
Они прозвали его Ларра, отпустили и обрекли на одинокое существование.

Как-то он пришел к людям и попытался убить себя, однако ему не удалось это сделать.
Он лежал на земле, в глазах его читалась тоска. С тех пор он стал похожим на тень.
Таким образом он был наказан за свою гордость, сказала старуха и замолчала.
Потом Изергиль принялась вспоминать своих мужчин.

Любила она рыбака, потом ушла от него к гуцулу. Двоих этих мужчин повесил румын. Ему отомстили и он обнищал.
Так же старуха поведала, что жила у турка, но там ей было скучно и она убежала с его сыном в Болгарию, позже он умер.

В Болгарии она была ранена женщиной из ревности. Проходя лечение в монастыре, познакомилась с монахом и уехала с ним в Польшу. Он часто обижал ее и она бросила его в реку.

Потом она жила у жида и торговала собой. Был еще мадьяр, ушел он от нее, а позже нашли его убитым.

Любила она шляхтича, он бросил ее. А когда ушел на войну, она спасла его из плена убив часового, но оставаться с ним не захотела.

Старуха вышла замуж, ее муж молдаванин умер и теперь она живет одна.
Затем она поведала рассказчику историю про смелого Данко.

Давным давно в степи проживали люди, однако пришли другие и прогнали их в лес. Люди стали гибнуть, пришел Данко и повел людей за собой, чтобы вывести их из лесу. Дорога была тяжелая, люди начали слабеть и злиться на него. Они хотели убить его. Тогда он вырвал руками свое сердце и поднял над головой.

Люди были очарованы этим и пошли опять за ним. Он вывел их на свободную землю и умер.
Поведав эти поучительные истории старуха утомилась и задремала.

Краткое содержание Старуха Изергиль по главам Горького

Глава 1

Текст произведения Максима Горького «Старуха Изергиль» переносит читателя в Бессарабию, в те времена, когда Горький собирал виноград с другими работниками, наслаждался жизнью в степи и не был известным советским писателем. В один из вечеров он с пожилой дамой сидел в тени виноградной лозы, в то самое время, когда другие сборщики винограда купались в ласковом вечернем море. Даму звали Изергиль. Именно вечерами старуха Изергиль рассказывала ему свои легенды. А Максим Горький в эти минуты полностью отдавался воле и фантазии рассказчицы, потому что ничего подобного в своей жизни не слыхивал. Ему было очень приятно слушать плавную и напевную речь своей собеседницы.

Итак, первая легенда, которую поведала Изергиль Горькому – это легенда о Ларре. Она повествует об одной земле, в которой счастливо и беззаботно живут люди. В один прекрасный день люди пировали. В разгар веселья прилетел орел и унес в когтях красивейшую девушку этого племени. И стала эта девушка женой орла и родила ему сына, и жили они в неприступных скалах. Так получилось, что орел скончался. Эта девушка нашла свое племя спустя двадцать лет, но вернулась она не одна, а вместе с красивым и гордым сыном. Девушка поведала старейшинам о своей жизни с орлом, и о том, что орел не вынес того факта, что он стареет и покончил жизнь самоубийством. Тогда одна она не стала жить в скалах и вернулась к людям. Люди ее поступок одобрили и приняли их в свое племя.

Если говорить о сыне земной женщины и орла, то стоит отметить, что внешне он был как все, но глаза его были полны гордости. Всем своим поведением и речами он выражал непочтительное отношение к людям, особенно старикам и девушкам. Это в принципе недопустимое поведение. Мы же Люди!

Сын орла решил, что все должны подчиняться его воле. Однажды при разговоре юноша попытался обнять одну из девушек. Она показала непокорность, и сын орла ударил ее, да так, что от этого девушка скончалась на месте. Тогда мудрые старцы решили изгнать гордеца из племени.

Пи этом седые мудрецы долго советовались и решили, что лучшим наказанием будет он сам для себя. Тогда они отпустили отрока. Имя придумали ему Ларра, что в переводе значит отверженный. Много лет скитался Ларра по земле. Смерть его не принимала. Этому факту радовались соплеменники его матери. С тех времен Ларра бродит по миру, но смерти ему нет. Это наказание ему за гордость. Теперь он похож на тень.

Глава 2

Старуха Изергиль подметила в разговоре, что красиво поют те, кто любит жизнь. Она объясняет свое долголетие именно присутствием любви в ее жизни. Ей льстит, что любви она испытала много. Тогда она ведает Горькому о своих возлюбленных. Таких разных и желанных для Изергиль.

Первым ее молодым человеком был Гуцул – разбойник, вскоре казненный. Потом сын богатого турка, монах-поляк, утопленный ею же, пан с изуродованным ликом, венгр, самовольно покинувший Изергиль, поляк Аркадэк – лебединая песня старухи.

О любви рассказывает старуха. О том, что поняла необходимость семьи в жизни каждого человека. И о том, что уже почти 30 лет живет в Бессарабии.

Конечно, обилие мужчин и их внимания в жизни Изергиль можно осудить, но она с ними была счастлива, а это самое главное для любого человека в любом возрасте. Недаром же говорят: «Любви все возрасты покорны».

Изергиль закончила говорить о любви в своей жизни поздно, когда начало темнеть. В темноте стали видны голубые искорки и тогда старуха поведала историю об отважном Данко. Так степной вечер повернул русло ее повествования.

Глава 3

Очень-очень давно в степной полосе жили смелые люди. Их племена окружали непроходимые темные леса. Так получилось, что на их территорию пришли иноземцы и оттеснили племя в темную неполазную чащу. А там всегда было темно и рядом располагалось болото. От болотного газа умирали многие сильные и гордые люди, потому что были они степными жителями, привыкшими к просторам и ветрам. Стали они думать, как им быть. Стало им очень страшно. Так страшно, что готовы были пойти под иго чужеземцев, лишь бы вдохнуть родного степного воздуха. И тогда Данко стал призывать народ идти через лес, чтобы снова обрести родную степь, а вместе с ней и желанную свободу. Так живо он звал с собой, так горел огонь жизни в его очах, что поверили ему соплеменники и пошли с ним через мрачный и сырой лес.

Очень долог и тернист был путь племени. Люди теряли веру. Однажды началась дикая гроза. Она обострила отчаяние людей и во всех неудачах стали они винить Данко. Тогда юноша разорвал свою грудь, вынул трепещущее сердце, поднял его над головой и повел народ. Сердце светило ярко, что было видно дорогу даже лучше самого мощного фонаря. Шли люди, шли, и вот она, долгожданная свобода! Леса больше нет, а впереди родимая степь. Данко радость ощутил от того, что вывел народ к родным просторам. Упал он на земь и умер. Народ на это внимания не обратил. Один только человек из племени заметил это. Также он увидел сердце возле тела Данко, наступил на него ногой, и оно погасло, потому что было хоть и добрым, но гордым и непокорным, как его хозяин. Рассыпалось сердце на искры голубого цвета. Но голубые искорки то и дело появляются в ночи. Их же видел Горький во время беседы с Изергиль поздним летним вечером

Спустилась ночь. Изергиль завершила свои рассказы. Наступила тишина, да такая, что Горький осознал, что даже природа способна оценить благородство такого человека как Данко.

Таким образом, в своем романтическом произведении Максим Горький решает много важных общечеловеческих вопросов. Они касаются извечного, что делать? Кто виноват? Зачем жить? Что есть свобода?

Картинка или рисунок Старуха Изергиль

Другие пересказы для читательского дневника

  • Краткое содержание Эпос о Гильгамеше

    Данное произведение по своей сути отображает всю преданность и верность дружбе. Несмотря на многое именно дружба способна преодолеть все препятствия, и облагородить человека.

  • Краткое содержание Просто вместе Анна Гавальда

    Молодая женщина Камилла, уйдя из дома после ссоры с мамой, ютится в разбитой мансарде парижского особняка. Девушка обладает удивительным талантом к рисованию, но чтобы выжить, устраивается на ночную работу уборщицей

  • Краткое содержание Поучение Владимира Мономаха

    В поучении обращается князь Владимир к потомкам, призывая их если и не все взять в пример для себя, то, хотя бы, некоторое. На мысль написать это обращение натолкнула его встреча с послами от братьев по пути на Волгу. Встречу он эту тоже описывает.

  • Краткое содержание Тургенев Бирюк

    В лесу героя застаёт сильнейший дождь. Охотник вдруг видит мужика – высокого и плечистого. Оказывается, что это лесник Фома, о котором наслышан герой. Леснику этому дали в народе прозвище Бирюк, что означает одиночка волк.